Последний. Рассказ. Старик Громов был последним человеком, который видел Ленина. Правда, он об этом не знал - что он последний человек на планете Земля, видевший живого Ленина.
читать дальшеДаже во времена СССР его не приглашали в школы, чтобы он рассказывал пионерам или октябрятам о своей встрече с Вождём мирового пролетариата. Не приходили к нему на дом историки, чтобы записать его рассказ. И уж тем более все это стало совершенно никому не нужным после 1991 года.
Сам Громов никогда даже не задумывался о том, что его встреча с Лениным представляет историческую ценность. Но вот саму встречу помнил, как ни странно. Его отец работал телефонистом в Кремле и однажды, когда его жена уехала с агитационным поездом на юг - собирать хлеб для голодающих, взял утром сына на работу. Случились там какие-то неисправности, которые нуждались в срочном ремонте, при этом до начала рабочего дня. А оставить сына было не с кем.
Отец с инструментом разбирал загадочные коробочки с пучками проводов, выходящими из них, а Громов-младший сидел тихонечко в углу и листал книжку. Он только-только научился читать, буквы плохо складывались в слова, но мальчик очень старался. Сейчас, много десятков лет спустя, он уже не помнил, что это была за книга. Помнил только, что дореволюционная, с ятями и ижицами.
И вдруг в комнату вошел какой-то незнакомый человек, снял кепку, поздоровался с отцом. Отец, как помнил Громов, страшно засмущался, стал оправдываться: «Владимир Ильич, простите, не с кем мальчишку оставить было...», но человек махнул рукой: "Ничего, ничего, товарищ Громов!", подошел к немного испуганному Громову-младшему, присел на корточки, протянул руку: «Здравствуйте, молодой человек». Еще более растерявшийся мальчик протянул свою руку и почувствовал мягкую и теплую ладонь незнакомца. «Не позволите посмотреть вашу книгу?» - попросил человек. Громов дал ему книгу, которою тот быстро пролистал. «Вы и читать умеете?» Громов от растерянности не смог даже ответить, на помощь ему пришел отец: «Да, Владимир Ильич, он только научился». «Это очень, очень хорошо», сказал незнакомец, вернул книгу и быстро погладил мальчика по голове. «Нашей стране нужна грамотная молодежь. А книжки мы издадим наши, новые. И взрослые, и детские». Человек встал, и, обращаясь к мальчику, добавил: «Мне было очень приятно с вами познакомиться. Потому что все, что мы делаем, мы делаем для вас. Для тех, кто будет жить в новом, справедливом мире, где не будет обмана и паразитов, где добрые и хорошие люди будут делать работу для общей пользы и где все будет честно. И вы, молодой человек, будете жить в этом счастливом обществе!»
Тут в комнату вошли какие-то другие люди, незнакомец попрощался с отцом и они вышли. Отец подсел к сыну и сказал ему негромко: «Знаешь, кто это был?» «Нет» - почему-то прошептал сын. «Ленин. Владимир Ильич Ленин. Самый хороший человек на свете».
*** Встречу эту Громов-младший никогда не забывал. Уже постарше, учась техникуме, специально залез в биографию Ленина, пытаясь определить, в каком же году она произошла, но смог только приблизительно определить, что в один из последних приездов Ленина из Горок в Кремль.
Никому про нее он не рассказывал, потому что не видел в этом никакой гордости - ну, подошел к нему Ленин, ну вежливо поговорил, чем тут хвастаться? И вообще воспитывался он отцом и матерью в скромности.
Отец в числе пятитысячников уехал создавать колхозы - его послали в Вятскую губернию и был убит там кулаками. Громов днем учился, вечером работал – на нем ведь находиласьеще младшая сестренка. В середине тридцатых поступил в геологический техникум, после него работал на Севере. Когда началась война, ушел добровольцем на фронт, в 1943 был тяжело ранен, чудом выжил, но с армии был списан. В 1945 направлен в Среднюю Азию искать урановую руду, где и проработал более сорок лет, до самой пенсии. За время работы закончил заочно институт, мог бы даже сделать неплохую карьеру, но характер имел принципиальный, к начальству подлаживаться не умел, поэтому так в заместителях и проходил. Поэтому же пару раз получил строгача по партийной линии. Но никогда не мечтал о чем-то большем – просто делал свою работу и старался ее делать хорошо.
Выйдя на пенсию, остался было в Средней Азии, преподавателем в местном институте, но в конце 80-х сестра в Ленинграде позвала его к себе. Куда он и уехал – очень вовремя, как оказалось, потому что через в год в этом среднеазатском городе произошла резня русского населения и только под защитой армейских частей русские смогли уехать из города. Несколько знакомых преподавателей погибли. Или их дети.
Обе дочки Громова – тоже к счастью, жили в России, и если их и коснулись перипетии перестроечной и послеперестроечной жизни, то не более, чем остальных жителей бывшего СССР.
Несмотря на то, что Громов был очень стар, он сохранил ясный ум и мог даже сам о себе заботиться. Внуки – уже взрослые люди - приезжали редко, но старик особо не переживал. Когда зрение подсело, купил себе большую лупу, с помощью которой читал газеты и книги из соседней библиотеки, куда ходил каждую неделю. Ни в каких ветеранских объединениях не участвовал и даже своей повышенной, как у фронтовика, пенсии очень стеснялся. Телевизор не смотрел, а вот радио слушал много. Как ни странно, в религию, как многие старики, он не ударился. Тоже, наверное, осталась закваска комсомольца 30-х годов. Да и видел - на фронте, в экспедициях, он столько, что верил только в случайность, слепую и несправедливую.
Днём он часто разговаривал в уме или вполголоса со своей покойной супругой. Которую все так же любил, как и в тот день, когда они первый раз увиделись. Часто ездил на Южное кладбище и, как мог, приводил в порядок ее могилу и могилу младшей сестры.
Исторические события проходили мимо – перестройка, распад СССР – последний партвзнос он заплатил в августе 1991 года, но после роспуска КПСС ни в какие партии не вступал, да и кому такой старик был бы нужен. Менялись президенты – Ельцин, Путин, премьер-министры, которых он путал. Жизнь угасала – но все еще почему-то не могла угаснуть совсем, а всё тянулась и тянулась. Хотя он от нее уже давно устал.
*** В этот день старик Громов понял вдруг, что сегодня умрет. Понимание этого пришло как факт. «Сегодня я умру». Эта знание не вызвало ни горечи, ни радости, ничего.
Старик навел порядок в своей маленькой квартире, надел чистое белье и одежду и вышел на улице. Был позднеапрельский день, солнце светило ярко, как летом, но Громова оно уже не могло согреть. Поэтому он был в своем старом, но теплом толстом пальто. Опираясь на палку, он дошел до скверика, сел на свою излюбленную скамейку и стал смотреть на небо. По которому плыли огромные куски ваты-облаков.
Вокруг шла обычная жизнь – маленькие дети ковырялись в песочнице, их мамаши разговаривали о своих чадах, шумели невероятно расплодившиеся машины, шли люди. На домах была буквы реклам, растяжки с призывами голосовать за "Единую Россию", портреты нынешнего президента.
На скамейку сел мальчишка. Снял рюкзак, вынул книгу, начал читать. Книга была большая, с картинками.
- Ты умеешь читать? – спросил вдруг его Громов.
Мальчуган оторвался от книги.
- Да! – гордо сказал он. – Лучше всех в классе. Нина Федоровна так сказала маме с папой. У нас был тест на прошлой неделе.
- Молодец, - сказал Громов и вдруг вспомнил разговор с незнакомым человеком, когда он сам находился в таком же возрасте. С человеком, оказавшимся Лениным. Он уже давно не вспоминал про эту встречу, а тут вдруг вспомнил – да так ясно, будто это произошло вчера. Даже тепло ладони, мягко пожавшую его маленькую детскую ручонку. И перед его глазами пронеслась – как в ускоренном фильме – сцены из его жизни. Фронт, работа, супруга, ставшие уже сами старухами дочки, его внуки и правнуки. И образы страны, которая исчезла.
Глаза наполнились слезами.
- Прости, - сказал Громов.
- Что? – мальчик оторвался от книги.
- Прости, парень.
- За что, дедушка?
- Прости, что мы не смогли. Ты должен был жить в совсем другом мире. - Громов махнул рукой на стоящий перед дорогой огромный рекламный щит с изображенной на ней девицей, предлагающий услуги какого-то банка.
- Ты должен был жить в другом, новом, справедливом мире, где нет обмана и паразитов, где добрые и хорошие люди делают работу для общей пользы и где все честно. Но мы не смогли. Прости нас, малыш.
Мальчик немного испуганно посмотрел на странного старика в черном пальто. Увидел, как по его лицу текут слезы.
- Дедушка, вам плохо?
- Ничего, малыш, ничего страшного. Просто пора уходить.
Он встал с трудом, оперся на палку – и пошел к своему дому. Последний раз. *** Трибуну построили на месте уничтоженного пятнадцать лет назад Мавзолея. Построили наспех, из досок. Был зимний день (кто-то из Исполнительного Комитета пошутил, когда они поднимались по деревянным ступенькам – «Нас потом будут ругать сто лет, что опять не летом!»). Андрей Васильев – появление которого площадь, заполненная народом, встретила восторженным гулом, подошел к микрофону, осторожно дотронулся пальцем до черной круглой головки. Со всех сторон раздался звук удара, а потом затухающее эхо – площадь не вместила всех, военные расставили машины с громкоговорителями, чтобы все могли слышать. Кое-где были видны огромные плоские щиты экранов, на которые, как и на несколько оставшихся телеканалов, велась прямая трансляция. У телекамер тоже были какие-то военные – телевизионщикам, даже техперсоналу, в последние дни приходилось несладко. Были самосуды над дикторами и журналистами.
Толпа перед трибуной замерла. Москвичи, приезжие, солдаты Народной Армии, рабочие дружинники с усталыми лицами, шахтеры, крестьяне. Все вдруг разом замолчали. Стали слышны звуки барражирующих над Москвой вертолетов – хотя сопротивление наемников было сломлено, но никто не мог гарантировать, что разгромленная гадина, ядовитый клубок из мафии, продажной бюрократии, госбезопасности и олигархии не попытается укусить напоследок.
Андрей отошел от микрофона, повернулся к товарищам, глазами попросил помощи.
- Слово имеет народный президент Советской России товарищ Андрей Андреевич Васильев, - сказал, наклонившись к микрофону, кто-то из ИКа.
Андрей снова подошел к микрофону. Замахал руками, почти рявкнул:
- Товарищи, бурных и продолжительных аплодисментов больше у нас не будет. Никогда.
Громкоговорители на военных машинах работали хорошо, да и голос у Васильева стал луженым. Отсмеявшись, толпа снова притихла.
- Знаете, - сказал в наступившей тишине Васильев. – Я был совсем ребенком, пацаном, даже еще меньше, и вот как-то встретил одного старика. Я не знаю, кто он был такой – я его больше никогда не видел. И этот старик сказал мне вдруг – сказал то, что я запомнил на всю жизнь. То, что, может, сделало меня тем, кем я стал. Он сказал мне: Прости, малыш, что мы не смогли. Ты должен был жить в другом, новом, справедливом мире, где нет обмана и паразитов, где добрые и хорошие люди делают работу для общей пользы и где все честно. Но мы не смогли. Прости, малыш. Так он сказал.
Васильев перевел дыхание. Холод по-прежнему обжигал, но огромная толпа словно застыла.
- Я не знаю, откуда тот старик взял эти слова, но я хочу сказать вам, здесь и сегодня – мы построим этот мир. Мы будем помнить обо всех ошибках тех, кто шел до нас, мы и сами будем ошибаться. Но мы его построим. Даже не для себя – для наших детей. И никто его у нас не отберет. Никогда.
Он помолчал секунду, а потом прибавил:
- В общем, как-то так.
И улыбнулся. Своей знаменитой, оставшейся в веках, улыбкой.
-
-
29.04.2008 в 09:37